Да, этим кратким словцом, обозначившим скатологическое понятие и произнесенным с такой экспрессией, что оно стоило целого доклада о состоянии страны, подытожил и выделил он всю глубину разочарования по поводу столь же гибельного, сколь и плачевного состояния, в коем пребывают душевные силы правительства, а в особенности – его членов, по самой сути и природе своих обязанностей прочнее прочих оказавшихся связанными с различными фазами политико-репрессивного устранения мятежа, то есть носителей портфелей министра обороны и внутренних дел, которые – не дела, разумеется, но министры – вот-вот, с минуты на минуту должны будут потерять весь лоск и блеск беспорочной службы, несомой – каждым на своем посту – ими на благо отчизны во время кризиса. В течение всего дня и едва ли не до самого начала заседания, если не во время его, гадкое слово многократно прокручивалось в безмолвных думах и даже произносилось – в том, понятно, случае, если рядом не оказывалось свидетелей – вслух, громко или чуть слышно, но неизменно с нескрываемым вызовом: Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Но никому из них, ни военных дел, ни внутренних, ни – что уж совсем ни в какие ворота не лезет – премьер-министру не случилось хоть ненадолго задуматься, пусть хоть в самом таком узком и безучастно-академическом смысле, над тем, что могло бы приключиться со всеми этими несостоявшимися беглецами по возвращении домой, а если бы оные должностные лица дали себе труд раскинуть мозгами, то, вероятней всего, остановились бы на ужасном пророчестве репортера с вертолета, о пророчестве, которое прежде мы позабыли упомянуть: Несчастные, сказал он чуть не со слезами на глазах, полагаю, их растерзают, полагаю, их растерзают. Меж тем не только на этой улице и не в одном этом доме случились уже чудеса, способные соперничать на равных с самыми возвышенными, какие только знает история, примерами любви к ближнему, понимай это слово хоть в религиозном смысле, хоть в самом житейски-обыденном, когда оклеветанные и обруганные белобюллетники приходили на помощь побежденным из враждебного лагеря, и, пусть каждый решал сам за себя и наедине со своей совестью, а не следуя грянувшему откуда-то с небес призыву, не повинуясь назубок вытверженному приказу, все тем не менее спустились оказать посильную помощь, и, стало быть, это они говорили: Поаккуратней с пианино, с чайным сервизом, с портретом, с серебряным подносом, с дедушкой. При взгляде на большой стол совета министров, вокруг которого видно столько угрюмых лиц, столько хмуро сдвинутых бровей, столько глаз, воспаленных досадой и недосыпом, становится вполне, впрочем, понятно, что обладатели всего этого добра предпочли бы, чтобы пролилась кровь – и пусть даже не в масштабах резни, возвещенной журналистом из вертолета, но все же достаточно, чтобы царапнуть по нервам нестоличных жителей, чтоб было о чем поговорить всей остальной стране в ближайшие недели, чтобы возник лишний довод, повод и предлог демонизировать проклятых смутьянов. И понятно, почему министр обороны, кривя губы, еле слышно прошептал сию минуту на ухо своему коллеге по делам внутренним: В какое дерьмо мы еще вляпаемся. У того, кто случайно услышал этот вопрос, хватило ума притвориться непонимающим, ибо именно для того, чтобы узнать, в какое дерьмо они еще вляпаются, собрались здесь члены кабинета, которые уж наверняка не выйдут отсюда с пустыми руками.
Начал, как водится, президент республики. Господа, сказал он, по моему мнению, которое, надеюсь, разделяют со мной все присутствующие, мы переживаем сейчас самый трудный момент с той поры, как первые выборы обнаружили существование подрывного движения, обладающего разветвленной сетью и не обезвреженного вовремя нашими службами безопасности, причем прямо надо сказать – это не мы выявили его существование, нет, это оно решило сбросить маску и явиться перед нами, и господин министр внутренних дел, чья деятельность неизменно встречала мою поддержку и понимание, несомненно, согласится со мной, и самое печальное, что мы до сих пор не сделали ни единого шага в сторону эффективного решения проблемы, и, что еще серьезней, вынуждены были беспомощно наблюдать за гениальным тактическим ходом, заключавшимся в том, что смутьяны помогли нашим избирателям устроить, попросту говоря, заварушку, и я вам скажу, господа, что сделано это было с поистине макиавеллиевской изворотливостью, и некий кукловод, притаившись за ширмой, дергал за ниточки, в свое удовольствие манипулируя нашими марионетками, и все мы знаем, какой тягчайшей необходимостью было для нас отправлять жителей назад, но теперь мы должны приготовиться к более чем вероятному развитию событий, то есть – к новым попыткам отступления, и уже не целых семей, не крупных автомобильных караванов, но одиночек или разрозненных групп, да не по магистралям и автострадам, а по полям, в обход дорог, и господин министр обороны скажет мне, конечно, о неусыпно бдящих патрулях, об электронных датчиках, установленных вдоль границ, и, хотя я не позволю себе усомниться в действенности этих средств, скажу все же, что полного успеха можно будет достичь лишь возведением вокруг столицы по всему ее периметру непреодолимой бетонной стены, я полагаю, метров восемь высотой, снабженной опять же сенсорными датчиками и колючей проволокой по верху, и лишь тогда можно будет с уверенностью считать, что граница на замке, и если я не говорю: Муха не пролетит, то потому лишь, что мухи, надеюсь, я сделал правильные выводы из наблюдений за ними, да, так вот, мухи летают на значительно меньшей высоте, ибо так высоко им решительно нечего делать. Президент помолчал, откашлялся и завершил свою речь: Господин премьер-министр – в полном курсе дела и, вероятно, вскоре посвятит моему предложению специальное заседание кабинета, а тот, как и полагается, примет решение о том, как лучше и практичней всего реализовать эту идею, что же касается меня, то мне достаточно знать, что вы, господа, уделите этому весь свой опыт и знания. Легкий ропот, порхнувший вокруг стола, президент счел знаком сдержанного одобрения, хотя, несомненно, скорректировал бы свое мнение, если бы услышал процеженную сквозь зубы реплику министра финансов: Хорошо бы еще узнать, где взять деньги на подобное идиотство.
Подвигав, по своему обыкновению, из стороны в сторону разложенные перед ним бумаги, слово взял премьер-министр. Наш президент с присущими ему блеском и глубиной, для нас уже давно ставшими привычными, только что дал нам сжатый очерк той сложной и трудной ситуации, в которой мы пребываем, и я не стану тратить понапрасну ваше время, добавляя к этой яркой экспозиции еще какие-то подробности и детали, в лучшем случае способные лишь отчетливей выделить тени на полотне, так что в свете последних событий ограничусь тем, что скажу: нам необходимо радикально изменить нашу стратегию и обратить особое внимание, не пренебрегая, впрочем, и остальными факторами, на то, что в столице может возникнуть и развиться примиренческая атмосфера некоего социального благодушия, возникающая как реакция на тот, без сомнения, политически детерминированный и, можно утверждать с уверенностью, коварно-двусмысленный шаг, свидетелем которого в последние часы стала вся наша страна, и достаточно прочесть комментарии ведущих газет, комментарии, все до единого выдержанные в самых хвалебных тонах, а потому надо признать, во-первых, что попытки воззвать к разуму смутьянов провалились, провалились одна за другой со страшным треском, причиной чему, по моему скромному мнению, могла явиться излишняя, чрезмерная, я бы сказал, суровость предпринятых нами репрессивных мер, а во-вторых – что если мы будем упорствовать в проведении прежней стратегии, если усилим давление, а ответ будет таким же, каким был до сих пор, то есть никаким, нам поневоле придется прибегнуть к самым крайним мерам, характерным для диктатуры – к приостановке на неопределенный срок гражданских прав и свобод, ущемив тем самым права и свободы наших собственных избирателей, или принятие поправок к избирательному закону, в которых, чтобы не допустить распространения по всей стране, будут уравнены бюллетени испорченные и бюллетени чистые, белые, неиспользованные, ну и мало ли что еще можно будет придумать. Премьер-министр отпил глоток воды и продолжил: Итак, я говорю о настоятельной необходимости сменить стратегию, однако не следует думать, что вот она – разработана и готова к немедленному употреблению, надо, как говорится, дать времени время, пусть плод созреет, а дух упреет, и, сознаюсь, лично я предпочел бы, чтоб возник некий протяженный и неопределенный период, в течение которого мы извлекли бы максимальную выгоду из тех едва заметных пока признаков согласия, что вроде бы все же намечаются. Он снова помолчал, словно собираясь продолжать, но ограничился лишь словами: Прошу высказываться.
